вторник, 02 декабря 2014
01:02

записка третья

wordwood
Задание
А.


ПЯТНИЦА

Я проснулся оттого, что кто-то трижды постучал в дверь. Кто-то – это только для зачина, потому что если я в чем-то и уверен, так это в том, что только человек с очень интересной жизнью может в пятницу вечером получить три стука во входную дверь от непонятно кого.
Стучала, естественно, Наташка. Она, вообще, вечно таскается ко мне по пятницам, чтобы рассказать неинтересные истории из института и еще более унылые – из родного города. Странно, но когда сам я жил там, истории вовсе не казались унылыми. Наверное, три года в Москве все же дурно повлияли на мой характер.
– Наталья Вениаминовна... – приглашающий взмах рукой.
– Дурак!
Она вечно обижается на меня за имя-отчество, но называть ее Татой я отказался с первого же московского дня, когда она выдумала себе это дурацкое имечко. Не хочешь быть Наташкой, будешь Натальей Вениаминовной, и хоть ты тресни.
Она выпутывалась из шарфа, попутно бормоча какие-то глупости про то, что соседка заняла комнату, а подружка ушла на свидание в кино, а еще кто-то там уже в клубе, и не дозвониться...
Она вечно стучалась в дверь и вечно оправдывалась. Такая уж она была – совсем на мотив старой песенки.

Мне не было никакого дела, зачем Наташка ко мне таскается. Человеку, который в пятницу вечером (не молодежным вечером, который начинается в полночь, а тем вечером умудренных людей, который начинается в пять вечера) спит у себя дома – такому человеку вообще мало до чего есть дело.

Она протопала на кухню, поставила чайник, порылась в холодильнике, посмотрела неодобрительно через плечо – «Ты вообще дома ешь?». Нет, не ем. Хотя, может... – все со мной понятно. Морщит нос и творит что-то невообразимое с волосами, убирает – хозяйничать собралась.
– Помнишь, я говорила тебе про Лену?..
Не помню. Но наверняка это кто-то из трех – соседка по комнате, подруга и еще кто-то там, кто сейчас в клубе. Впрочем, не все ли равно, кто такая Лена? Меня в любом случае ждет рассказ о ней, который начался еще до того, как я утвердительно кивнул головой.

Наташка ровно такая, какой положено быть девчонкам в восемнадцать лет. Все, что в ней есть хорошего, появилось в том городе, откуда мы оба приехали, а все, что она вобрала себя за три московских месяца – дурацкое и непонятное. Но дурацкое и непонятное (вроде «кстати, зови меня Тата») она в себе любит и даже щурится от удовольствия, а все знакомое и родное – терпеть не может и нос морщит еще презрительнее, чем при взгляде на содержимое моего холодильника.
Я люблю знакомое и родное, и Наташку я люблю тоже за это. За то, что на моей кухне кто-то возится, за «прибирать» вместо «убирать», за то, что на фотографии из ее общежития подушки на кровати гордо стоят уголками вверх. За то, как ее голос иногда начинает перекатываться камушками, а не задорно куда-то течь. За то, как мы с ней отбивали рыбу, привезенную мне другом с Волги. Если бы мои приехали в Москву погостить, они тоже делали все это. Но мои не приезжают, а Наташка ходит.
К моим можно почему-то приехать только самому. Трястись на верхней полке, если не у кого одолжить машину – на машине мне больше нравится, тогда встречают холмы и дорога скачет вверх-вниз каждые сто метров. Не глядя попадать ключом в замочную скважину и скрипеть калиткой. Заходить в комнату, пропахшую пирогами, и попадать в крепкие и такие мягкие руки. Потом сидеть за столом между двумя окнами, за которыми уже темным-темно – в Москве так никогда не бывает – и пить самый крепкий и сладкий чай маленькими чашками из разных наборов. Спать на диване, с которого свешиваются ноги и сползает матрас, но спать так крепко и легко, как будто завтра можно будет еще до завтрака удрать через окно и весь день лазить по деревьям, гонять мяч по пыльной дороге и дразнить на редкость воинственных куриц, из стычки с которыми вечно выходишь в синяках и царапинах.
У моих можно в сотый раз смотреть «Безумно влюбленного», щелкая семечки, и отец в сотый раз расскажет про их историю и их августовский снег, и можно будет смеяться и перебивать, а мама будет притворно краснеть и махать рукой, не надо мол. У моих, вообще, много привычных сценариев, которые можно разыгрывать без конца – и никогда не надоест.

– Наташ, а вот помнишь, – она поворачивается оживленно, и руки уже в каком-то тесте (из чего она его только сделала?) – историю, которую мой отец рассказывает, про августовский снег?
В ее глазах что-то тухнет, и она быстро отворачивается, плечом поправляя волосы, а когда снова оборачивается ко мне – в глазах уже интерес.
– Про яичную скорлупу-то?
– Да, про нее.
Но я все равно расскажу.

(продолжение в комментариях)


@темы: не поперхнись печеньем, и рассказ усладит вареньем

URL
Комментарии
02.12.2014 в 00:43

wordwood

***
Я проснулся оттого, что кто-то – Наташка – трижды постучал в дверь.
Раньше мне всегда снились сны, поэтому раньше быть разбуженным означало проснуться в самый интересный момент очередного приключения. Сейчас же быть разбуженным значит проснуться вялым и разбитым, потому что ты никогда не бываешь кому-нибудь нужен во время фазы быстрого сна. Никогда.

– Наталья Вениаминовна, – приглашающий взмах рукой
– Дурак!
Стягивает шарф, топает на кухню, залезает в холодильник, оборачивается через плечо – удивленно.
– Ты купил еды!
Да, я купил еды. Иногда я покупаю себе еду.
– Давай наварим картошки и со всеми этими соленьями ее съедим, – даже если она откажется, я сам все это сварганю и съем.
Но она не отказывается, а с готовностью выгружает из холодильника квашеную капусту, соленые огурцы, маринованный чеснок, черемшу – и чуть ли руки не потирает в предвкушении.
Я достаю из шкафа большую кастрюлю, которую привез с собой из родительского дома в первый же свой отъезд на родину – потому что сколько ни кобенься, варить картошку в эмалированном ковшике – преступление. Начистить картошку в две руки – дело пяти минут, и мы довольно быстро оказываемся за столом с вилками в руках, едим все это ароматное и божественно вкусное из общих мисок, довольно мычим и обмениваемся красноречивыми взглядами, потому что разговаривать во время такой еды – еще большее преступление, чем варить картошку в ковшике – и я должен признаться: это лучшая пятница за долгое время.

Пока я в полном изнеможении полулежу на диване, Наташка подрывается мыть посуду.
– Эй, – говорю, – убери сначала картошку.
– В холодильник или на балкон?
– Да нет, положи в подушки, а то остынет.
Наташка смотрит на меня, как на последнего дурака, да еще и глаза закатывает.
– В цивилизованном мире так уже никто не делает, – и порывается убрать кастрюлю в холодильник.
– Оставь на плите, я сам уберу.
Она только пожимает плечами и начинает мыть посуду. Дура.

Когда ночью я ставлю смотреть «Покровские ворота» и достаю кастрюлю из подушек, картошка все такая же горячая и так же пышет жаром.

URL
02.12.2014 в 00:43

wordwood
***
Я просыпаюсь оттого, что Наташка колотит в дверь. Я чертыхаюсь и иду открывать, не отрывая руки от стены. Голова тяжелая, на улице темень, а она все колотит и колотит, как оголтелая.
– Привет! – радостно восклицает она на слишком повышенных для сонного меня тонах и салютует рукой, попутно сбивая шапку куда-то набок.
Не дожидаясь ответа, заходит в квартиру, чуть не падает на своих огромных каблуках (разве она всегда ходила на таких?), смеется и садится на тумбочку. Размотать шарф получается только с пятой попытки, но эта победа ее очень радует, так что следующую минуту она демонстрирует мне шарф с широченной улыбкой ребенка, пробежавшего сто метров быстрее всех.
Все понятно.
Я приношу ей с кухни воды, а сам начинаю одеваться. Куртка, как назло, не застегивается, и я чертыхаюсь себе под нос.
– Что ты там говоришь? – весело интересуется Наташка, дергая себя за шапку.
– Ничего. Не раздевайся, я отвезу тебя сейчас в общагу.
– Не надо меня никуда везти, – она даже встает и начинает усиленно стягивать с себя пальто. – Я сама потом доберусь. Пошли лучше пить чай, я замерзла.

Конечно, я пил сам. И, конечно, Наташка не пьяная в дребадан. Она просто восемнадцатилетняя девчонка, которую унесло с бокала мартини – или что она там пила – и теперь она двигается по кухне как будто в замедленной съемке. Эдакий озорной тормоз. Прекрасное сочетание.
Я только один раз видел ее такой – на каком-то семейном застолье. Она смеялась, щекотала младшего брата, танцевала с подружкой польку в длинном коридоре. Сейчас она гордо дефилирует в мою кухню, поправляя узкую юбку, перекосившуюся по всем швам, и красивым взмахом руки убирает прядь волос с плеча. От былой неуклюжести не осталось и следа, сейчас она – та самая Тата, на имя которой претендует уже три месяца.
– По какому поводу праздник?
Я слышу свой голос и понимаю, что ворчу, как старый дед. Даже не старший брат! – старый дед. Такой дед, который вечно знает, как надо поступать правильно, у кого «вот в наше время» – главный аргумент, который портит веселье каждому встречному.
И я этот дед. Мечта.
Наташка меж тем уже заварила чай, откопала где-то печенье и уселась за стол, как заправская барышня. От вида этой идиллии во мне опять просыпается старый дед, которого я всячески пытался отправить на покой. Не знаю, почему, но все в ней меня раздражает, даже то, как она сейчас любуется на свой маникюр.
Как самая что ни на есть Тата.
– Так по какому поводу праздник? – снова спрашиваю я, причем самым противным голосом из арсенала старого деда – аж самого передергивает.
Она смотрит на меня удивленно.
– Меня взяли на работу, я же сказала, – разве? – Помнишь, я говорила тебе про эту компанию, у них большие перспективы для стажеров, можно потом попасть в штат, и... Ты меня слушаешь?
– Конечно, слушаю. Можно попасть в штат – это круто, я рад за тебя.
Она расслабляется и начинает пить чай с гораздо более веселым видом. Оказывается, эта компания быстро расширяется, так что по всем прогнозам...
Не знаю, как насчет прогнозов, но мой внутренний Нострадамус предсказывает вечные муки всем людям, которые претенциозно оттопыривают мизинец, когда держатся за чашку. Совсем как она.
– Ты раньше пила чай из блюдца, – вспоминаю я и улыбаюсь впервые за эти долгие полчаса (час?).
– В цивилизованном мире так уже не делают, – почти на автомате отвечает она и продолжает рассказывать про что-то стажировочно-важное.

URL
02.12.2014 в 00:44

wordwood
***
На следующей неделе к приходу Наташки я уже во всеоружии: в квартире чисто, ужин почти готов, с антресолей спущены коробки с гирляндами и прочей мишурой. До праздников всего неделя, и город оживился – а я теперь часть города.

Наташка стучит в дверь, я ее открываю – и вижу совершенно заморенное существо. Под глазами синяки размером с розетку для варенья (кстати, в шкафу вроде оставалась банка брусничного! или я ее доел?..), волосы растрепаны, шарф намотан кое-как, при этом горло все нараспашку.
— Что это с тобой? – спрашиваю я вместо традиционного «Наталья Вениаминовна», но она даже не замечает отхождения от правил и беззлобно — даже бессильно — роняет: «Дурак».
— Натааааш, – пытаюсь заглянуть ей в глаза, но вид у нее совершенно отсутствующий, как будто она и сюда пришла так, как делает в последнее время многое — на автомате.
Она наконец поднимает на меня взгляд и вполне осмысленно, хоть и по-прежнему безжизненно говорит:
— А, извини. У меня такой завал...
— На практике?
— Стажировке, — поправляет она устало. — Да, там тоже, но вообще в универе. Сейчас же сессия.
Сессия! Боже, как давно это было... — как по команде запевает в голове Никольский, а вместе с ним Серега, который всегда был ответственным за гитару в нашей компании. Надо бы ему позвонить, сколько мы уже не разговаривали? Чуть ли не эти самые три московских года. Хотя кто-то вроде говорил, что он тоже перебрался в Москву, тогда можно было бы и встретиться, посидеть...
Наташка уже на кухне, сидит, подперев голову рукой, и смотрит куда-то вдаль невидящим взглядом. Похоже, ни отдраенную квартиру, ни витающие на кухне запахи она попросту не заметила. Ходишь-ходишь в школу, как говорится, а потом — бац!
М-да.
— Ну а в остальном как? — предпринимаю я новую попытку.
За тяжким вздохом следует:
— Да так, нормально... — она принимается рисовать пальцем на столе какие-то круги. — Нормально.
— Очень содержательно, — хмыкаю я, и она поднимает на меня тяжелый взгляд. Такое ощущение, что он и вправду весит чуть ли не тонну, потому что через секунду она снова роняет его на столешницу.
— Да нет, правда, нормально, — говорит она, ероша волосы и пытаясь хоть как-то взбодриться. — Просто не получается уехать на каникулы домой, так что...

Я замираю.
Не получается поехать домой на каникулы — и у нее все нормально!

Нормально! Конечно, она хочет провести свои первые праздники в Москве, когда она вся горит огнями и не спит даже больше обычного. Что уж говорить, перспектива куда радужнее, чем наш родной маленький городок, где все соседи узнают в мгновение ока, если ты заночуешь не дома, и будут коситься и шептаться: Наташка-то наша загуляла! совсем в своей Москве одичала, стыд потеряла!
С такими перспективами, конечно, лучше остаться в Москве и веселиться с подружками — а может, и не только с ними. В Москве можно ходить по клубам в коротких платьях, пить коктейли за чужой счет и танцевать ночь напролет, не заботясь о том, кто оплатит такси. Можно смеяться в любой час любого времени суток в чужой квартире и с людьми, которых ты встретил час назад в чужой квартире, а не там, где был сто тысяч раз до этого, и не с теми, с кем вместе наверняка ходил в одну группу детского сада. В Москве можно есть мороженое даже лютой зимой, и никто на улице не окликнет тебя строго и не посмотрит, как на дурака — в Москве так могут посмотреть только бабушки, но они не в счет. И, говоря по совести, даже если московская бабушка посмотрит на тебя неодобрительно, когда ты идешь с друзьями, пьешь шампанское из горла и вообще ведешь себя неприлично, тебе будет все равно, бабушку ты эту видишь в первый и последний раз и какое тебе вообще дело, что она о тебе подумает.
Никакого.
А в родном городе дело всегда есть.

В родном городе на улицах всегда люди, которые знают тебя лучше, чем тебе бы того хотелось. Они знают, как в семь лет ты пытался угнать трактор (и неважно, что это было в деревне), а в девять — сломал ногу, когда упал с дерева самым глупым и постыдным образом, так что мальчишки смеялись до конца лета. В родном городе нельзя было даже школу прогулять так, чтобы ни одна живая душа не узнала — во всяком случае, это считается высшим пилотажем.
В родном городе никогда не будет отвязного нового года.

Я ставлю перед ней чашку чая, и она судорожно вздыхает. Опускает голову еще ниже, обхватывает дрожащими пальцами горячую керамику. На кухне, вообще-то, совсем не холодно, но кто поймет этих девчонок, они вечно мерзнут.

URL
02.12.2014 в 00:48

wordwood
***
За окном падают огромные хлопья снега – больше, чем овсяные хлопья с медом, коробки из-под которых столпились около моего мусорного ведра. Они такие огромные, что я различаю их даже в движении, даже когда машина ныряет вниз и вновь взлетает наверх через каждые сто метров.
Я еду домой.
Телефон начинает перекрикивать музыку уже на подъезде к городу, и я весело, дурацким тоном человека на праздниках, отвечаю:
– Алло!
– Алло, ты где?
– Домой еду, – на этих словах мой голос становится еще более неприлично-радостным, но попробуй сдержаться под рождественский микс и перезвоны колокольчиков, когда ты наконец не спишь на не заправляемом никогда диване, а едешь домой.
– О, отлично, а то я пришла, а ты дверь не открываешь. Ты через сколько примерно будешь?
– Да нет, ты не поняла, я еду домой!
Наташка молчит какое-то время, а я уже вижу поворот на площадь.
– Ты уехал домой? – наконец спрашивает она каким-то скрипучим голосом.
– Да, я уже тут, подъезжаю к площади как раз. Ого, тут базар развернулся просто огромный, ты знала?
Я открываю окно, и слышу запах хвои, и меда, и дубовых бочек, из которых тетя Тамара вытаскивает горстями хрустящую капусту, и запах снега – тоже хрустящий, как замерзшие и ставшие колом на морозе простыни. Уличный гам не такой, как обычно здесь, и не такой, как в Москве на праздники – все голоса мягкие, будто намазанные яичным желтком верхи пирогов. Две женщины – не какие-то женщины, а знакомые, две тети Нины – обе хотят купить последний набор шершавой бумаги, из которой дети до сих пор вырезают ленты и гирлянды, и заканчивается все не перебранкой, а приглашением отмечать вместе («У нас большая зала, не волнуйтесь, все поместимся!» – «Ой, как хорошо, а то я холодца наварила уйму, за неделю не съесть»).
Наташка в трубке опять оживает и бубнит:
– Но мы же договаривались… отпраздновать…
– Брось, праздники только начинаются, ехала бы сюда и отпраздновали по-человечески, а?
Она снова долго молчит и потом сухо-сухо говорит:
– Ты же знаешь, я не могу. Меня взяли в штат, и это единственное, на что у меня было время. На то, чтобы отпраздновать, что меня взяли в штат.
Из-за угла по ледяной дорожке с хохотом вылетают дети – в настоящих шерстяных шапках с огромными помпонами, а одна девочка даже в полушубке, плотном и теплом, какой носили все девочки в моем четвертом классе. Они бегут к магазину на порожках, и я смотрю на часы – да, так и есть, сейчас выставят свежий, еще дымящийся, с хрусткой корочкой хлеб.
– Уверена, с Леной вы весело отметите это дело, – бодро говорю я, вылезая из машины.
– Но я тебе говорила, Лена уе…
– Наташ, мне пора идти, созвонимся потом, ладно? – я уже поднимаюсь по высоким порожкам и чувствую знакомый запах разного теста. – Не скучай там, в Москве, я всем привет передам.
Я еще слышу тихие камешки ее голоса, когда нажимаю на отбой, и наконец захожу в магазин.
– Какие люди, – глубоким и теплым, как ее хлеб, говорит тетя Аня.
Я дома.

Калитка скрипит, снег хрумкает под ногами, и воздух на террасе пахнет морозными яблоками. И когда открывается дверь, я попадаю в крепкие руки матери, ее волосы в муке, а голос звучный и тоже праздничный. Мне кажется, что я стал выше ростом, что мои легкие стали больше и шире, что голос стал зычным. Отец во дворе колет дрова, и мы быстро собираем поленницу, плотную и хорошую, надолго хватит. Из подпола достаются бочковые помидоры и тот самый, из детства, сливовый компот, а на столе огромная сковорода с жареной картошкой, а потом мы пьем чай – каждый из своей кружки – и я точно знаю, что в Москве нет ничего из того, что есть здесь.
Соседка, тетя Катя, всегда в переднике и с убранными в косынку волосами, точно такая, как ее мама, улыбается мне морщинками глаз и спрашивает, как там Москва, как Наташка – и я говорю, что Наташка собирается устроиться на практику в какую-то хорошую компанию, и все радуются и называют ее умницей и молодцом. Я рассказываю какие-то случаи, с таким удовольствием и такой живостью, что каждая история становится приключением, и мы смеемся, мама под конец смеха, в котором те же речные камешки, что и всегда, привычно собирает со стола невидимые крошки, а тетя Катя вытирает руки о передник, белый и накрахмаленный.
Вечером мы смотрим «Безумно влюбленного», смеемся над очевидным перематыванием пленки в сцене у бассейна, над шуткой про воробья и над гнусавым «мудила» переводчика, и отец хитро спрашивает, знаю ли я их историю про их августовский снег, и я говорю: «Ах да, ты же обсыпал маму опилками», а он шуточно оскорбляется и надуто говорит: «Между прочим, битой скорлупой!». И все это так смешно, и хорошо, и по-домашнему. Мы даже смотрим альбом с уморительными фотографиями ежегодных папиных атак, где мы с мамой оказываемся в скорлупе чуть ли не с ног до головы, а папа смеется, согнувшись пополам, где-то на краешке фотографии. И в конце традиционно смеемся над дядей Ваней, который готов был прятаться с фотоаппаратом хоть пять часов и хоть в сундуке ради этих, как он говорил, карточек с надписью «Августовский снег такого-то года» на обороте.

И хотя за окном зима и мы едим ярко-огненную хурму, от которой приятно вяжет рот, а завтра пойдем покупать елку, я чувствую себя на летних каникулах, как будто впереди много-много свободных дней. И можно будет просыпаться, когда захочешь, и делать что хочешь, – хоть из окна сигай сразу во двор, хоть плавай в ледяной речке на «кто дольше продержится», а потом отогревайся на жареном, немного пахнущем семечками песке, хоть ешь морковку прямо с грядки и воруй малину с колючих, но близких веток соседских кустов.
– Мам, ты пожаришь на завтрак кабачки?
Мы все переглянулись и прыснули со смеху, потому что только в нашей семье можно задать летнее настроение одной фразой, засобираться на рыбалку в час ночи, заснуть на не расстеленном до конца диване в одном носке – и проснуться от хихиканья родителей за порогом весь в яичной скорлупе. Только в нашей семье первый день летних каникул может начаться с того, что пошел снег.


КОНЕЦ


П.

URL
13.02.2024 в 07:31

Гость
Здравствуйте, здорова, сообщество форума!

Хотел бы поделиться с вами своим значимым опытом поиска отличного автосервиса в Оренбурге. После долгих поисков, я наконец нашел то место, которым действительно остался доволен — АвтоЛайф.

Что мне особенно понравилось в AutoLife, так это индивидуальный подход каждого специалиста этого сервиса. Мастера не только с учетом всех требований решили проблему с моим автомобилем, но и предоставили полезные рекомендации по его дальнейшему обслуживанию.

Мне кажется важным поделиться этой информацией с вами, так как знаю, насколько трудно порой найти действительно надежный сервис. Если вы ищете достойный автосервис в Оренбурге, рекомендую обратить внимание на AutoLife 56, расположенный по адресу: г. Оренбург, ул. Берёзка, 20, корп. 2. Они работают с 10:00 до 20:00 без выходных, и более подробную информацию вы можете найти на их сайте: https://autolife56.ru/.

Надеюсь, мой опыт окажется информативным для кого-то из вас. Буду рад слышать ваше мнение, если решите воспользоваться услугами AutoLife.

Защита от угона
Смежные ссылки
Познакомьтесь о автосервисе AutoLife: преимущества в уходе за автомобилях в Оренбурге Встречайте о автосервисе AutoLife: почему стоит выбрать нас в уходе за автомобилях в Оренбурге Не минуйте: АвтоЛайф 56 — ваш лучший выбор в мире авторемонта в Оренбурге Вашему вниманию рекомендуем достойный внимания автосервис в Оренбурге - АвтоЛайф Предложение: заслуживающий доверия автосервис в Оренбурге - АвтоЛайф 3da10_0
URL

Расширенная форма

Редактировать

Подписаться на новые комментарии
Получать уведомления о новых комментариях на E-mail