ПЯТНИЦА
Я проснулся оттого, что кто-то трижды постучал в дверь. Кто-то – это только для зачина, потому что если я в чем-то и уверен, так это в том, что только человек с очень интересной жизнью может в пятницу вечером получить три стука во входную дверь от непонятно кого.
Стучала, естественно, Наташка. Она, вообще, вечно таскается ко мне по пятницам, чтобы рассказать неинтересные истории из института и еще более унылые – из родного города. Странно, но когда сам я жил там, истории вовсе не казались унылыми. Наверное, три года в Москве все же дурно повлияли на мой характер.
– Наталья Вениаминовна... – приглашающий взмах рукой.
– Дурак!
Она вечно обижается на меня за имя-отчество, но называть ее Татой я отказался с первого же московского дня, когда она выдумала себе это дурацкое имечко. Не хочешь быть Наташкой, будешь Натальей Вениаминовной, и хоть ты тресни.
Она выпутывалась из шарфа, попутно бормоча какие-то глупости про то, что соседка заняла комнату, а подружка ушла на свидание в кино, а еще кто-то там уже в клубе, и не дозвониться...
Она вечно стучалась в дверь и вечно оправдывалась. Такая уж она была – совсем на мотив старой песенки.
Мне не было никакого дела, зачем Наташка ко мне таскается. Человеку, который в пятницу вечером (не молодежным вечером, который начинается в полночь, а тем вечером умудренных людей, который начинается в пять вечера) спит у себя дома – такому человеку вообще мало до чего есть дело.
Она протопала на кухню, поставила чайник, порылась в холодильнике, посмотрела неодобрительно через плечо – «Ты вообще дома ешь?». Нет, не ем. Хотя, может... – все со мной понятно. Морщит нос и творит что-то невообразимое с волосами, убирает – хозяйничать собралась.
– Помнишь, я говорила тебе про Лену?..
Не помню. Но наверняка это кто-то из трех – соседка по комнате, подруга и еще кто-то там, кто сейчас в клубе. Впрочем, не все ли равно, кто такая Лена? Меня в любом случае ждет рассказ о ней, который начался еще до того, как я утвердительно кивнул головой.
Наташка ровно такая, какой положено быть девчонкам в восемнадцать лет. Все, что в ней есть хорошего, появилось в том городе, откуда мы оба приехали, а все, что она вобрала себя за три московских месяца – дурацкое и непонятное. Но дурацкое и непонятное (вроде «кстати, зови меня Тата») она в себе любит и даже щурится от удовольствия, а все знакомое и родное – терпеть не может и нос морщит еще презрительнее, чем при взгляде на содержимое моего холодильника.
Я люблю знакомое и родное, и Наташку я люблю тоже за это. За то, что на моей кухне кто-то возится, за «прибирать» вместо «убирать», за то, что на фотографии из ее общежития подушки на кровати гордо стоят уголками вверх. За то, как ее голос иногда начинает перекатываться камушками, а не задорно куда-то течь. За то, как мы с ней отбивали рыбу, привезенную мне другом с Волги. Если бы мои приехали в Москву погостить, они тоже делали все это. Но мои не приезжают, а Наташка ходит.
К моим можно почему-то приехать только самому. Трястись на верхней полке, если не у кого одолжить машину – на машине мне больше нравится, тогда встречают холмы и дорога скачет вверх-вниз каждые сто метров. Не глядя попадать ключом в замочную скважину и скрипеть калиткой. Заходить в комнату, пропахшую пирогами, и попадать в крепкие и такие мягкие руки. Потом сидеть за столом между двумя окнами, за которыми уже темным-темно – в Москве так никогда не бывает – и пить самый крепкий и сладкий чай маленькими чашками из разных наборов. Спать на диване, с которого свешиваются ноги и сползает матрас, но спать так крепко и легко, как будто завтра можно будет еще до завтрака удрать через окно и весь день лазить по деревьям, гонять мяч по пыльной дороге и дразнить на редкость воинственных куриц, из стычки с которыми вечно выходишь в синяках и царапинах.
У моих можно в сотый раз смотреть «Безумно влюбленного», щелкая семечки, и отец в сотый раз расскажет про их историю и их августовский снег, и можно будет смеяться и перебивать, а мама будет притворно краснеть и махать рукой, не надо мол. У моих, вообще, много привычных сценариев, которые можно разыгрывать без конца – и никогда не надоест.
– Наташ, а вот помнишь, – она поворачивается оживленно, и руки уже в каком-то тесте (из чего она его только сделала?) – историю, которую мой отец рассказывает, про августовский снег?
В ее глазах что-то тухнет, и она быстро отворачивается, плечом поправляя волосы, а когда снова оборачивается ко мне – в глазах уже интерес.
– Про яичную скорлупу-то?
– Да, про нее.
Но я все равно расскажу.
(продолжение в комментариях)